«Певчие - берегите вашего регента!»

 

ПОД РОЖДЕСТВО

 

– Дух Рождественских праздников отличается от Пасхальных? - спрашиваю регента петербургского храма Рождества Иоанна Предтечи Юлию БОРДИЛОВСКУЮ. 

 

– День рождения это совсем не то, что Воскресение, – отвечает она. – Пасха долго приуготовляется сначала Великим постом, а потом Страстной седмицей. Ты проживаешь евангельские события за это время, а когда приходишь с крестного хода после погребения Плащаницы и читается паремия из Иезекииля, где пророк говорит: «сухие кости да восстанут» – вдруг появляется предчувствие радости. Ещё Великая суббота впереди, целый долгий день, когда молчит всякая плоть… А Рождество Христово – это тайна, чудо, начало новой эры. У меня это ощущение возникает на Великом повечерии. Ну и в конце Рождественского богослужения – волшебный момент, когда исполняется «Ночь тиха»… 

 

– …всё вокруг замирает. И, хорошо, что в России Рождество празднуют зимой, когда природа спит. 

 

– Да. Не зря же у нас и в Рождественских спектаклях время от времени возникает сюжет именно зимний, пастернаковский. Пустыня и пальмы – это замечательно, но у нас всё-таки ощущение зимы в этот праздник.
 

 

...Юлия Валентиновна – бессменный регент Чесмы, как называют прихожане церковь Рождества св. Иоанна Предтечи. Давным-давно эта церковь пленила меня не только необычным видом – в стиле екатерининской псевдоготики, но и хором первой литургии. Бывая в разных храмах, я поняла, что Чесменский хор отличается от остальных разнообразием певческого материала и качеством исполнения. Но почти 8 лет должно было пройти, прежде чем я поднялась на хоры и задала вопросы, ответы на которые давно хотела узнать.

 

– Ты упомянула о Рождественских спектаклях, в которых играют дети из хора и воскресной школы. А какое участие в подготовке к празднику принимаешь ты?

 

– За годы службы в Чесме мне приходилось работать и над рождественскими спектаклями, и над музыкальным оформлением, когда их ставил кто-то другой. Допустим, идея режиссёра – спектакль в стиле эпохи Возрождения. Значит, подбирается музыка средневековая, одно или двухголосные песнопения (на латинском языке). Мы ставили спектакли, украшенные только органной или только фортепианной музыкой. Необходимо было прослушать большое количество музыкального материала, огромные музыкальные пласты, но это – море удовольствия! Если на музыку «накладывается» стихотворение, то его с ребёнком разучивают с нужными интонациями. Потом записывают, совмещают с музыкой. Эту кропотливую работу в Чесме ежегодно выполняет замечательный звукоинженер и музыкант – Кирилл Сокирко.

 

– Разве артисты выступают не «вживую»?

 

– Каждый год по-разному. Случается, что сложные тексты записываются на фонограмму. Костюмы ангелов и библейских персонажей для постановок мы тоже шьем сами. Мама моя – конструктор-модельер, научила меня шить наверно затем, чтоб одевать рождественские спектакли в Чесме. Когда мы в прошлом году начали репетировать детскую сказку «Ослик Марии», выяснилось, что у нас более 30 персонажей.

 

– Большим спектакль получился?

 

– Прошлогодняя сказка шла 45 минут. Мы никогда не ставили задачи делать масштабный спектакль. Но, поскольку на празднике бывает всегда очень много гостей, настоятель отец Алексей настаивает: люди должны увидеть события, описанные в Святом Писании. Поэтому часто спектакли делаются с евангельскими или библейскими текстами. Так, в одном из спектаклей были вставки о сотворении мира. Звучала органная музыка, и фрагменты Библии читал сам отец Алексей.

 

Второе непременное условие – в спектакле должен быть задействован весь приход: и семейный клуб, и детский хор, и женский вокальный ансамбль, – продолжает Юлия. – Перед Новым годом дети заняты всегда, собрать их всех вместе невозможно. Репетируем фрагментами: волхвы пришли в одно время, пастухи – в другое… Эта мозаика складывается лишь на генеральной репетиции. Каждый раз это немножко флэш-моб, хотя тщательно подготовленный. При этом обязанности богослужения с меня никто не снимает. Я прибегаю с генеральной репетиции, и вдруг обнаруживаю, что вся церковь затихла в ожидании Рождественской службы… Каждый раз утешаю себя тем, что подготовка спектаклей – это, наверно, мое приношение Господу. Днями и ночами это занимает все мысли должно быть потому, что я не профессиональный режиссёр.

 

– Уверена, что и профессиональные режиссёры целиком погружаются в свои постановки. Расскажи, а как проходит подготовка спектакля в этом году?

 

– У режиссера появилась идея интересная, но с точки зрения профессионального музыканта – сложная. В воскресной школе есть дети, играющие на музыкальных инструментах. Мы хотим, чтоб наши маленькие ангелы играли и пели. Во время спектакля дети без дирижёра могут растеряться. Необходимо сделать запись и инструментов, и пения, чтобы это прозвучало достойно на спектакле. Сам спектакль будет основан на евангельских текстах. А перед спектаклем по нашей многолетней традиции женский вокальный ансамбль споёт колядки у вертепа.

 

– Предрождественское настроение, состояние – когда оно наступает?

 

– На богослужении ирмосы первого канона «Христос рождается» исполняются со дня празднования Введения. В чтениях тоже это отражается. Самое значимое событие – Рождественский сочельник, когда бывает очень протяженная служба с Царскими часами, литургией Василия Великого, вечерней. После службы мы репетируем 4 часа с детьми и вновь отправляемся на вечернюю службу. Весь храм стоит, затаив дыхание, псаломщик читает, и наконец, звучит: «С нами Бог...» И тогда, совершенно измотанная после этих недель подготовки, я, наконец, ощущаю праздник по-настоящему.

 

ТЯЖЁЛЫЙ ХАРАКТЕР

 

По традиции прошу Юлию рассказать о себе:

​

– Наверно, стоит начать с того, почему ты стала музыкантом?

– В музыкальную школу меня отдали еще в 6 лет. Папа и мама пели, пели родные, пели наши гости. Но ведь в те годы пели все. Не помню ни одного застолья, ни одной встречи без этого. Я и диплом в консерватории писала о том, что когда появилось телевидение и радио, мы утеряли певческую традицию.
Молоденькой учительнице по скрипке за полгода не удалось поставить мне руки, и она сказала, что у ребенка нет способностей. Меня перевели на хоровое отделение. Но про хоровое дирижирование речь зашла, когда выбирали, куда дальше идти.
После школы – общеобразовательной и музыкальной – я поступила в музыкальное училище им. Римского-Корсакова при Ленинградской консерватории. У меня был совершенно потрясающий преподаватель – Борис Георгиевич Абальян. Сейчас он профессор, один из самых маститых специалистов по хоровому делу в Санкт-Петербурге. Всех своих учениц он брал в смешанный хор сразу, а не как другие педагоги – с 4-го курса. Он говорил: «Если ученики каждый день будут видеть работу педагога с хором, то и сами научатся этому». Так и случилось. 
В те годы Борис Георгиевич был еще очень молод, необычайно хорош собой и остер на язык. Все ученицы смотрели ему в рот. Но я была очень обидчивой девочкой, поэтому все воспринимала в штыки, хлопала дверьми и рыдала. Я могла бы взять от него в 150 раз больше, чем я взяла! Кончилось тем, что в характеристике он написал «тяжелый характер помешал раскрытию творческих возможностей». 

– И тебе удалось с ней поступить в консерваторию?

– Нет. Мне нужно было срочно выйти замуж! У меня была любовь до гроба (которая, кстати, длится до сих пор). Между мной и мужем было 4 года разницы, я для него была пигалица какая-то. И вдруг после армии он меня заметил, сделал мне предложение. Ну, какая консерватория, какое хоровое искусство?! Потом мне нужно было срочно родить ребенка. Но когда первенцу Никите стукнуло 5 месяцев, моя мама, преподаватель, сказала: «Девочка, учиться надо в любом случае». И, несмотря на сопротивление мужа, свекрови, мы стали искать возможности. В Питере не существовало заочного отделения для дирижёров-хоровиков. В Петрозаводске и в Горьком в тот год не оказалось приема. Моя преподаватель по сольфеджио вспомнила про Саратовскую консерваторию. В тот же день я пришла домой с билетом: «Еду в Саратов!» Молоко у меня в то время кончилось, и маме не пришлось ехать со мною и сыном. Думаю в том, что я тогда оказалось в Саратове, был промысл Божий.

​

САРАТОВСКИЕ УРОКИ

Саратовская консерватория выглядит необычайно: псевдоготическое здание (в этом виден некий перст судьбы) с островерхими красными крышами, чрезвычайно похожее на рыцарский замок. Меня прослушивала ныне покойная Евгения Петровна Сидорова. Педагог-хормейстер, она работала в Саратове в 1951–2003 годах и стояла у истоков формирования кафедры хорового дирижирования. Она же на время поступления пристроила меня жить к какой-то старушке... В итоге в консерваторию меня приняли, и преподаватель у меня была дивная – ученица Евгении Петровны Людмила Алексеевна Лицова. По ее инициативе в 1991 году был создан Саратовский губернский театр хоровой музыки. Этот театр и сейчас процветает в Саратове. 
На втором курсе я сделала попытку перевестись в Питер, но неудачно. Дело в том, что Московская консерватория во время войны в эвакуации находилась в Саратове. И школа там соответственно – московская. Я с трудом перестроила свою голову на другую схему. К счастью, мой преподаватель, мудрая Людмила Алексеевна, на первом курсе не стала меня переделывать. Она видела и слышала моего педагога Б.Г. Абальяна, ценила его мастерство и школу. 
Я отучилась в Саратове 2 года, потом взяла декрет со вторым сыном и влилась в другой курс. Зная, что у меня маленькие дети, Людмила Алексеевна разрешила закончить экстерном два последних года: «Такой практики в Саратове не было, но давайте попробуем». Она устроила меня на работу в свой хоровой театр, который тогда только что организовался, обеспечив меня куском хлеба и потрясающим опытом. 
Во время учебы я убедилась в том, что нет студента продуктивнее заочника. Это люди, которые твердо знают, что им надо и уже работают по специальности. Пока училась, я некоторое время пела во Владимирском соборе. 

– Неожиданный поворот, – удивляюсь.

– Еще один саратовский урок, – смеется Юлия. – Крестили меня в том же Саратове. Как мне тогда казалось – чисто случайно. Не знаю, жив ли сейчас этот человек… Паша, ты слышишь меня? 
Очередная квартира, в которой я поселилась на время сессии. Место встреч городской богемы – бывшая коммуналка, где все жило и двигалось, не переставая. Я там прожила месяц, а хозяин – художник Паша – учил меня жизни. Один раз я проснулась среди ночи от сильной оплеухи. Утром встала с пылающей щекой и за завтраком поинтересовалась: «Пашка, что за история?» – Он посмотрел на меня сурово: «Мать, а ты крещеная?!» «Нет», – сказала я испуганно. «Так. Мы идем креститься», – подытожил Пашка. Дело было зимой, а зимы там под 40 градусов. Мы пошли в ближайший храм. И первое мое впечатление от православия – мороз, сумрак, все в шубах и теплых сапогах. Когда батюшка собрался помазывать нам ноги, пришлось спустить штаны... После крещения Пашка сказал: «Приедешь домой, устроишься в храм петь в хоре». Я приехала домой, вспомнила, что одна из моих однокурсниц (ныне композитор и певица Елена Иготти), работает во Владимирском соборе. «Алёна, мне велели петь в церкви» – позвонила я ей. – Ну, приходи». Тут все и началось. Мы чертили линеечки от руки, записывали гласы и молитвы. В те годы все передавалось «из уст в уста». Так я познакомилась с богослужением.

– Давно это было?

 – 24 года назад. А потом в моей жизни появилась Чесма…

 СЕРЁЖА

Для меня Чесменская церковь всегда была музеем. Я жила улице Ленсовета с детства и заходила в музей Чесменской победы не раз. В 1994 я занималась с молодежью в Инженерной школе одежды, где преподавала мама. У нас был музыкальный театр, и для спектакля мне понадобились свечи. Я стала звонить приятельницам, и выяснила, что одна из них работает в Чесме. «О, – сказала я, – это же рядом. А как организовать? – Очень просто, зашла и купила». 
Я купила свечи, разговорилась, регент записал мой телефон. Через неделю из хора вдруг уволился альт. И Сергей Калинин, регент Чесмы, Царствие ему небесное, позвонил мне: «Нужен альт». Я пришла, так и пою с тех пор.

– А как ты стала регентом?

– Быстро. Я пела несколько месяцев, а потом он сказал, что будет меня учить. Я отвечала: «Ни за что!» Мне казалось, что моя специальность – дирижёр хора – не имеет ничего общего с тем, что происходит в церкви. Но когда выяснилось, что у Сергея рак в последней стадии, я согласилась. Мы общались несколько месяцев, и он очень помог мне справиться со страхом. Еще оставил мне много конспектов. Тогда не было богослужебных указаний, и даже в Чесменской церкви служили по книжке какого-то дремучего года, которую чуть ли не на помойке нашел диакон Алексей Шишов. И мы, примерно ориентируясь на эту книжку, строили богослужения. Пока Серёжа еще служил, я несколько раз провела литургию при нем. А потом он вдруг лег в больницу, я к нему ездила, отца Алексея Крылова приглашала причащать его. Серёжа ушел раньше, чем я думала. Я пришла в Чесму в январе, а отпевали его на Преображение. И вот на кладбище, когда мы хоронили Серёжу, я и поверила в Бога.

– Ни после крещения, и ни в период работы во Владимирском соборе?

– Да. Когда я прощалась с ним на кладбище, я совершенно отчетливо знала, что его здесь нет. То, что лежит в гробу – это не он. И в эти же дни, приходя домой к его маме – а в этой квартире я была в последний месяц его жизни каждый день, – знала, что Серёжа здесь. Я видела, как его тело выносили санитары, и в то же время твердо знала, что он здесь. И прощаясь с ним, я знала, что не потеряла его.

ИЗ ПРОФЕССИОНАЛОВ В ЛЮБИТЕЛИ

Серёжа, за которого мы молимся, оставил чудное наследство – тетрадочку, где написаны все подробные конспекты самых сложных богослужений. Я храню эту тетрадочку, невзирая на толстые богослужебные указания, которые теперь издаются. По этой тетрадочке даже удается построить духовенство иногда: «У меня написано вот так!» – говорю. Только благодаря Серёжиной помощи я вынесла первый год своего служения. Самый сложный. 

– А что в нем такого? – спрашиваю, потому что мне, как неспециалисту кажется, что музыкального образования и умения читать достаточно, чтоб сделать все правильно. 

– Главное для любого регента – пройти первый годовой круг. Представь, что ты водитель–«чайник» и тебя во второй раз вместо площадки отправляют на Невский. Нужно ехать и держать скорость – не остановишься! Так и здесь. Служба на Успение Божией Матери очень сложная, читать книжку бессмысленно. Прочитав богослужебные указания, я с истерикой заявила мужу: «Не пойду, у меня не получится ничего!» Слава Богу, мне опять помогли. Я позвонила подруге, которая работала в Преображенском соборе, и она сказала: Ты сейчас книжку закрой, возьми бумажку и записывай…» Но все же я рыдала на службе, и это видели прихожане. Хор тогда стоял рядом с иконостасом на правом клиросе, а я была лицом к народу.
Впоследствии оказалось, что литургия – это самое легкое и радостное, что бывает в жизни, – продолжает Юля. – Праздничные службы сложнее, там есть много моментов, начиная с приготовления к Посту, сам Пост, Страстная седмица, Пасха... 

– Ты была новенькой, но остальные-то не первый год пели, должны были уже все это знать?

– Тогда хоровой коллектив часто обновлялся. Как мы смеялись с отцом Андреем: народ, не приходя в сознание, поет по нотам. Однажды кто-то меня должен был заменить и не пришел. Была суббота. Я стояла дома на кухне в пижаме и чистила селедку. Наверно, уже 5 минут шла Литургия, когда мне позвонил настоятель со словами: «Бери такси и приезжай немедленно!» Я приехала. Вижу: где-то в районе Трисвятого, мои певчие вертят в руках книжку, не понимая, где находятся. Музыканты часто приходили почитать ноты с листа и подзаработать. А последованием богослужения певчие не очень интересовались в те времена… 

– Значит, на клиросе важнее быть профессионалом, чем православным? 

– Это зависит от настоятеля. Что он хочет слышать. Профессионалы – гибкие и подвижные, идут за рукой дирижёра. А с любителями результата добиваются путем многочисленных репетиций. Хоровой строй – это сложно. Непрофессиональный хор будет петь молитвенно, со смирением, но при этом сильно пострадает музыкальная часть. Когда люди начинают молиться, вместо того чтобы работать, заканчивается всякое пение.

– Почему невозможно совместить?

– Возможно. Посмотри сайт «Православные певчие» или «Клирос». Там есть много музыкантов, которые пришли к Богу, и молятся, и поют. Если бы я не умела читать ноты, я бы сорвалась на первой неделе. Для меня было достаточно навалившейся тяжести устава и процесса богослужения.

– Ты была профессиональным музыкантом, и тебе нужно было дотягивать богослужение, – заканчиваю я. 

– Да. В нашу церковь в тогда приходили профессионалы со всех сторон. Конечно в церковной жизни, они были любителями, как и я. Настоятель отец Алексей Крылов не приглашал людей, которые уже умеют служить. Отец Виталий Головатенко был музыкантом, мы учились с ним в училище на одном курсе, отец Андрей Козлов и диакон Алексей Шишов – математики, сам настоятель – физик. И они все церковной жизни учились одновременно, на моих глазах, а потом рукополагались. Он брал людей, которые верят в Бога, и хотел сохранить такое чистое озерцо, незамутненное. Мы все выросли оттуда, из возрожденной Чесменской церкви 90-х. И в хор настоятель брал профессиональных музыкантов, потому что хотел, чтоб в его красивой церкви звучало прекрасное пение. 

– Расскажи о тех, с кем ты начинала и поешь до сих пор?

– Александр Говоров, талантливый дирижер и педагог Хорового училища им. М. Глинки, – моя опора и надежда. Когда мы познакомились, он, как и его отец – известный дирижер, был коммунистом. Но Господь устроил так, что его вторая жена оказалась православной, и Саша теперь молится, причащается. Из старожилов осталась Альбина Батурина – артистка хора Михайловского театра – человек очень деликатный, интеллигентный; Татьяна Злобина, профессиональный регент, Елена Азова, чудесный человек и певица, с ней мы вместе много лет…
Сейчас, слава Богу, на клиросе равновесие, но бывало всякое за эти годы. Я знаю, что люди, которые стоят передо мной, если не глубоко верующие, то сочувствующие. Они все крещеные, причащают детей, венчаются. Основной их заработок в профессиональных коллективах Санкт-Петербурга. Стоит ли рассказывать, что такое театральная и музыкальная жизнь? Я благодарна Богу, что не оказалась там, а ведь когда-то я страдала, что сижу дома с детьми и кастрюлями. А сейчас я понимаю, что не выдержала бы. Господь меня вовремя поместил сюда. И вообще, – неожиданно заключает Юля, – я считаю себя не профессионалом, а любителем.

– Но ты же только что говорила обратное, – недоумеваю. 

– А я тебе объясню. У нас был такой псаломщик Андрей Слуцкий. Математик, с отцом Андреем был очень дружен. Он мне как-то сказал: «У вас все с консерваторским образованием, все дирижёры, а ты там что делаешь?» Я долго размышляла над этим, пока не ушла рожать третьего сына. Когда я стояла внизу на службе, мне мой хор ответил на этот вопрос. Все зависит от того, кто стоит перед хором или перед оркестром. Потом я вспомнила, как в музыкальной школе учительница по сольфеджио настоятельно советовала нам покупать виниловые диски с записями Мравинского – больше никого! Потому что порой слушаешь Седьмую симфонию Чайковского в другом исполнении и не узнаешь ее. Стиль. Почерк. Это важно. Когда моему младшенькому Васе было 4 месяца, настоятель сказал: «Вернись, пожалуйста». Я наняла няню, которой платила свою зарплату. Няня гуляла с колясочкой, а я бегала на службу. Я поняла, что на это есть Божья Воля. И когда у кого-то возникает вопрос, почему я стою тут и управляю такими крутыми профессионалами, я пропускаю это мимо ушей. Наверное, я многое упустила в своем образовании. Но я люблю музыку и Богослужение. Я – любитель.
 

Так в разговоре постепенно раскрылся подход к формированию приходской жизни Чесмы. Я поняла это так: профессионал, приходящий в Церковь может научиться жить по ее законам. Он обогащает и украшает церковную жизнь. То, что Юля называет себя «любителем» имеет смысл для всех нас – любящие стремятся к источнику Любви, несут то, что приобрели, умножив свои таланты.

МЕТАМОРФОЗЫ ВОСКРЕСНОЙ ШКОЛЫ

– В суровые 90-е мы с подругой организовали мини-садик на дому. У нее были свои дети до 3 лет, моим – 5 и 2 года, и мы путем расклеивания объявлений, набрали себе группы. Это был наш хлеб. Каждый день до обеда мы занимались с детьми, собирая опыт знакомых преподавателей и художников. Мама, помнится, тогда сказала: «Девочки, вы все это запишите и напечатайте! Будет польза». Я не поверила и как смеялась, когда спустя несколько лет начали выходить развивающие игры, раскраски, методики. А мы все это собирали по крупицам сами.

– Значит Чесменская воскресная школа, которой ты занималась больше 10 лет, выросла из этого?

– Это пригодилось, но выросла она из хора. В Чесме воскресную школу вела Наталья Николаевна Прыгун, но потом она по каким-то причинам из прихода ушла, и остался один детский хор. У меня дома было несколько полок с книгами, откуда я черпала информацию к каждому уроку. Допустим сегодня празднование Иконы Казанской Божией Матери. Я приношу детям тропарь, мы его учим, говорим про образ. Постепенно создалось впечатление, что я что-то знаю. К концу года я устроила деткам праздник, попросила их прийти в костюмах библейских и евангельских персонажей. При этом я все твердила: «Батюшка, нужна воскресная школа! Найдите же человека! У нас же такой приход – все образованные, умные, интеллигентные». А он вдруг заявляет: «Ты будешь! Ты человек харизматический». И я, как человек, который не умеет говорить «нет» стала думать, что делать дальше. 

– Тогда ведь еще не готовили преподавателей ВШ?

– Нет, и никаких пособий не было. Я стала брать пример с настоящих людей, которые что-то делали. Марина Валентиновна Михайлова – автор и ведущая радио «Град Петров» доктор философских наук, историк литературы – человечище! С 1998 года она вела в Чесме катехизационные встречи. Я увидела, что люди просто читают Евангелие, а потом о нем говорят. Мне в силу занятости не удалось побывать у отца Ианнуария (Ивлиева), зато я в наших пробках дивных благополучно прослушала все, что им издано. Настоятель назвал всю эту деятельность «Семейный клуб». Мы целую кучу народу задружили и привели в церковь. Мамочки и дети общаются до сих пор. Я оставила это дело буквально 2 года назад по состоянию здоровья. Теперь этим прекрасно занимается матушка Екатерина Каптен.
В этом году детского хора, к сожалению, нет. Все больше родителей предпочитает государственное музыкальное образование. Дети до первого класса благополучно ходят ко мне. Глухие, немые – разные. В 6 лет, наконец, начинают петь. А потом приходят с благодарностью родители: Юлия Валентиновна, низкий вам поклон, нас взяли в музыкальную школу! – Братцы! Ну а как же детский хор?! – Ой, знаете, у нас заняты все пять дней в неделю… – Сочувствую, - говорю я, как научил меня отец настоятель. На все воля Божия.

​

УЧАСТИЕ В БОГОСЛУЖЕНИИ – ВОТ ГЛАВНАЯ ЦЕЛЬ 

«Наш народ набожный, к Церкви Божией рачительный и по всему этому в свою меру художественный: благолепие церковное и стройное пение составляют для него одно из самых высоких и самых чистых наслаждений…» –  Интересно, похож хоть чем-то современный любитель церковного пения, на того, о котором писал Лесков? Мы с Юлией Валентиновной продолжаем разговор о ее работе в приходе, но уже как преподавателя хорового искусства. 

– Кроме детского хора ты руководишь и женским вокальным ансамблем, правильно?

– Я беру людей, как минимум знающих нотную грамоту. Потому что для тех, кто начинает с нуля существует огромный хор Александра Говорова. 
Искусство пения, в том числе и сольного в Санкт-Петербурге состоит в борьбе со своим голосовым аппаратом. Невзирая на больное горло или кашель – это умение выбраться из всего этого и издать человеческий звук. Как говорит один мой знакомый солист Мариинского театра: «Кто научился кукарекать в Петербурге, везде будет соловей». Мои девушки приезжают петь к 8 вечера, после рабочего дня. Прихожанки ходят, несмотря на то, что у них дети, болячки, работа. Я думаю каждый год: наверно это скоро закончится. В этом году к нам присоединилось 5 новеньких. Придется петь дальше. Слава Богу.

– А ты встречала среди своих учеников нераскрытые таланты? Людей, которым бы надо петь, но они еще этого не поняли, или вообще не знали.

– Все средненькие, такие же, как и я. «Девочки – говорю на репетициях, – среди нас нет такого голоса, который было бы приятно слушать соло». По моему глубокому убеждению, таких голосов вообще очень мало. Поэтому наш козырь – хоровое пение. Как сказано – «едиными усты, единым сердцем».

– Получается, где-то человека надо умерить? Лучшее враг хорошего…

– Постоянная утрамбовка себя со всех сторон плюс мастерство: обучение вокалу, пение на дыхании, держание хорового строя – это целое искусство. Для профессионалов это нечто само собой разумеющееся. А своих учениц я первым делом спрашиваю: вы пели когда-нибудь в хоре, хоть детском? Потому что это как в спорте – сразу видно, что развиты какие-то отделы головного мозга, выстроены связи...

– Культура таких непрофессиональных хоров развивается сейчас?

–Она едва не пропала в нашей стране. Когда я училась, у студентов-хоровиков была практика на любительских хорах. Б.Г. Абальян в свое время руководил Хором старых большевиков. Это был очень известный коллектив. Такая большая семья, для которых есть одно важное дело – пение хором. Вообще хоры пожилых людей отличаются сплоченностью и энтузиазмом, а главное они самые обязательные и благодарные участники. Это такой чудесный пласт нашей культуры. Сейчас таких коллективов немного осталось, но судя по тем фестивалям, в которых мы участвуем, они есть. 
Мы одно время пели только богослужебные вещи, но в какой-то момент стало понятно, что для выступлений надо брать что-то еще. Выбор есть, например, обработки каких-то народных песен. В этом году мы взяли эстрадные песни из моего детства. В конце декабря будем петь на хоровых ассамблеях в Культурном центре «Троицкий». 

– Твои ученицы поют на службах?

– Конечно. В этом году они поют по субботам раз в три недели. В ноябре мы пели в социальном доме у отца Алексея Макаренко. Сейчас в разгаре Рождественские мероприятия, то есть все время что-то происходит. Но я считаю, их главная цель – участие в богослужении. 

ТЕХНИКА И ДРАМАТУРГИЯ 

За годы работы, – продолжает Юля, – я не встречала одинаковой Литургии. Мы все время меняем репертуар. Существует множество композиторских вариантов каждого из богослужебных песнопений. Каждый день поет разный состав хора. Служат разные священники с разными дьяконами и псаломщиками. Кубики одни и те же, но комбинации выпадают разные. А если выпадает та же, меняется служба или праздник.
По мнению многих профессиональных музыкантов, репертуар у клиросного хора Чесмы интересный и богатый. С самого начала мы используем так называемые Лондонские сборники Божественной Литургии и Всенощного бдения, когда-то неофициально ввезенные в Россию. В них запечатлен огромный пласт композиторского наследия русской эмиграции. Сергей Калинин оставил большую хоровую библиотеку, ныне поющие музыканты несут нотки: а вот мы тут пели, а вот я тут записывал... И если я начинаю искать что-то новое, то выясняется, что мы самое лучшее поем.
В XIX-XX веках многие авторы музыки брались за богослужебные тексты. Но сказать, что все они достойны исполнения и пригодны для богослужения я, как практикующий регент, не могу. Во-первых, это не обязательно будет высокохудожественная вещь. Некий псаломщик или регент захотел написать песнопение – и написал. Во-вторых, XIX век на самом деле уже был отчасти богоборческим. Порой автор опер и симфоний писал причастные стихи, которые не стоило петь в храме. И наконец, произведение может не вместиться в рамки сегодняшнего богослужения по объему. Есть ряд композиторов, которые следуя традиции знаменного распева, писали удивительной красоты музыку. Это Рахманинов, Кастальский… Всенощную и Литургию Рахманинова поют лучшие коллективы, возят как жемчужину, по всему миру. Но на службе мы этого, к сожалению, исполнять не можем, поскольку знаменный распев достаточно протяженный. 

–А как вы взаимодействуете с отцами?

– Спинами – улыбается Юля. – «Мы друг друга подозреваем», как сказал один юморист. Ты за рулем едешь в потоке и примерно представляешь, что сделает человек в том или этом ряду. Здесь также.

– Каково же тогда петь в незнакомом храме или с чужим составом!

– Теперь понимаешь? Особенно когда приезжает Владыка. Обстановка сама по себе взвинченная, а еще люди, с которыми ни разу не служил… Бывает, новенький псаломщик лепит что-то не то, или приходится дырку заткнуть. А регент – это вообще универсальная личность. Ситуации бывают всякие в богослужении, и в партии утраты. Допустим, люди ошибаются, или из 4-х голосов вдруг один пропадает. И регент рефлекторно затыкает прореху. 
Для меня главная задача – не мешать прихожанам. Мы здесь не на первых ролях. Или, случается, делает предстоятель во всеуслышание замечание хору, все вздрагивают и от службы отвлекаются. Не мне судить, но мне кажется, что важнее общий строй богослужения, некая драматургия. В богослужении есть некое напряжение и цель, к которой мы идем – Причастие. И нарушать это течение нельзя. Технические моменты сбоя, особенно если это показывается окружающим – недопустимы. 

– Ты сказала «драматургия» ... Многие упрекают Православную церковь в театральности, в постановочности служб.

– Но мы же постоянно слышим о синтезе церковных искусств. Архитектура, иконопись, пение, и само богослужение – не напоминает ли некое действо? Возьми в руки книжку, где указан порядок движения батюшки, дьякона, псаломщика. Аналогия к драматургии богослужения: человек входит в реку и река его несет. Любое отвлечение выбрасывает его из потока. А тогда – зачем он пришел?

​

ЕВХАРИСТИЧЕСКИЙ КАНОН

Однажды на праздничной службе в Чесме я услышала непривычное для меня, очень динамичное исполнение «Свят, свят, свят, Господь Саваоф!» Мне подумалось, что ангельское славословие в исполнении хора должно звучать именно так. Позже у митрополита Вениамина Федченкова я нашла такие строки «сердце, ищущее себе слов для выражения благодарности, нашло победный, торжественный язык и славит Бога вместе с небесными слугами Божиими. Кто бы еще так пылал желанием хвалы? А вот – Серафимы! И не задумалась Церковь – по любви своей пламенной – поставить себя наряду с ними»…  К моему удивлению, я больше не слышала полюбившегося исполнения; однако других, в основном протяжных, было немало. Беседуя с Юлией Валентиновной, мы не могли обойти этот вопрос.

– Выбор исполнения зависит от регента, акустики храма, пожеланий служащего предстоятеля – каждый священник читает тайные молитвы в своем темпе. Задача регента знать это и подстраиваться так, чтобы не было дыр в службе, или батюшка не истомился, ожидая распевшийся хор. Мы берем сочинения разных авторов, и каждый раз меняем репертуар.

– Тебе не кажется, что славословие должно звучать именно так – динамично и радостно? 

– Не будем спорить. Когда-то в журнале «Фома» я познакомилась с мнением епископа Иллариона Алфеева об исполнении Евхаристического канона, и согласилась с ним. Епископ Илларион говорит о том, что хор должен создавать фон для молитв, которые читаются вслух для всего храма. Поэтому он написал сочинение, абсолютно соответствующее этому.
 

Сейчас Анафора в основном читается священником в алтаре «тайно». Это происходит вопреки традиции Древней Церкви, и лишает верующих активного участия в Евхаристии. Человек может всю оставаться активным прихожанином, и не знать о главнейшей богослужебной молитве…

– Возможно, хор должен вступать именно в недолгую паузу анафоры, не задерживая ее? – предполагаю я. 

– Возможно. Однако в Евхаристическом каноне самое главное здесь и сейчас происходящее по молитве верующих таинство. Светская же традиция XIX века оставила нам огромное количество сочинений, где именно «бесчинные вопли» идут. Я-то считаю, что хор как раз не должен возвышать голос, потому что это таинство страшное и необычайное, потрясающее по своей величине – что же мы тут кричим?! Мне прекрасный Евхаристический канон епископа Иллариона Алфеева очень нравится.

​

РОДИНА

– Кроме музыки, чем бы ты еще хотела заниматься в жизни? 

– Не знаю. Муж говорит, что я по натуре или аптекарь, или библиотекарь, потому что у меня любовь к упорядочению, всяким коробочкам…

– А сама что скажешь: кто ты?

– Человек в руках Божьих. Абсолютно! Когда я научилась слышать и видеть это, мне стало гораздо легче жить. 

– Научилась, значит, не умела?

– Не умела, конечно. Процесс обучения начался с прихода в Церковь. Я пришла в церковь и нашла людей, которым поверила. Сейчас иных уж нет на этой земле, а я по-прежнему пытаюсь увидеть что-то их глазами, услышать их голос и получить ответ. И получаю.

– У меня последний вопрос: что для тебя Россия?

– Для меня, чьи предки из Западной Белоруссии и Польши, а родственники живут по всему миру? – задумалась собеседница. – Знаешь, недавно я перечитывала любимую Дину Рубину. У нее есть книга «На солнечной стороне улицы», где она описывает свою родину – старый Ташкент советских времен. Она пишет, о том, что мы, живя все вместе, никогда не интересовались национальностью друг друга. Для меня та Россия всех и для всех – настоящая. А теперь я многого не понимаю, многое из того, что происходит, мне не нравится. Христианство для меня сейчас застило понятие родины. Я считаю родиной – Церковь, богослужение, грядущие Небеса. И Чесму, потому что здесь мои братья и сестры.

***
Она все же нашла мне этот вариант исполнения «Милость мира» Н.Н. Кедрова-отца: «Скажи, когда ты придешь на буднях, и мы споем для тебя». – «Я приду завтра, Юля!»

​

беседовала Елена Лукина

© diplodocus 2016